Независимое аналитическое обозрение

    БЛИЦ-ОПРОС

Увидим ли мы российских спортсменов на Олимпиаде 2024 года в Париже?

Результаты опросов
© 2003-2024, Martovsky
Главная > Обозрение

02.05.2012 Суповой набор либерала

Автор: Александр Виноградов (Commander Хэлл)

Когда животные потребности удовлетворены, одни просто засыпают, а другие смотрят на звёзды и мечтают о странном. Звёзды в апреле, особенно последние две недели, просто удивительны, и благодаря им интересные мысли устраивают у меня в сознании очередь, как за дефицитом.

Было такое понятие в советские времена. Дефицит - обычный товар, которого, хотя он должен бы там быть, нет в широкой продаже. По большей мере - потому что он внезапно вошёл в моду и промышленность не успела отреагировать на резкое повышение спроса. Или потому, что товар зарубежный, идёт до советских прилавков долго. Или просто потому, что когда-то по каким-то причинам товар однократно исчез и теперь испуганные граждане мгновенно раскупают любую новую его партию. С одной стороны, в продаже дефицита обычно нет, с другой стороны, дома у всех он есть. У кого-то даже столько, что на  несколько жизней хватит.

Говоря нынешним языком, это был товар ажиотажного спроса. Как теперь новый айфон в день начала продаж. Поскольку повышать цену советские торговцы не имели права, а прибыль извлекать хотели, они изобрели понятие супового набора. Мясо, один из дефицитных товаров, продавалось не просто так, а только в наборе - обязательно с костями, перловкой или каким-нибудь макаронным изделием. Словом, в наборе с товаром, вообще спросом не пользующимся. Якобы для того, чтобы этот набор по приходу домой гражданин мог кинуть в кастрюлю и получить суп.

Практику продажи наборов переняли у пищевиков и другие. Например, книготорговцы. Книга в СССР времён Брежнева была гораздо больше, чем просто товар. Для советской системы образование было важнейшим делом, а для людей, считавших себя образованными, хорошая книга стала предметом культа. К тому же, книга была самым доступным видом развлечений, а на случай болезни или длительной поездки - и вовсе почти единственным. Вот так спрос на книги рос-рос, да и стал ажиотажным (желающие погрузиться в атмосферу книгопочитания могут прочесть роман Орлова "Альтист Данилов"). Книги выставляли напоказ, их давали почитать только самым лучшим друзьям, а найдя какой-нибудь сборник фантастики на прилавке универмага из глубинки, можно было обеспечить себя отличными подарками для всех знакомых. Неудивительно, что хорошую книгу часто продавали в комплекте с научно-популярным неликвидом из серии "Социализм в борьбе за мир" или "трезвость - норма жизни".

Вероятно, 99% перловки использовалось для каких-нибудь непищевых целей, а 99% неинтересных книг шли напрямую в макулатуру или использовались как туалетная бумага. Но какая-то часть неудобоваримой нагрузки всё-таки съедалась и читалась.

Когда грянула перестройка, в моду вошли, и быстро стали пользоваться ажиотажным спросом, либеральные ценности. Те, кто их продавал, явно воспользовались случаем, чтобы, вместе с идеалами гласности и плюрализма, сбагрить залежалые и очень подозрительные концепции.

В головах у советской интеллигенции заварилась такая каша, что вышеупомянутые идеалы утонули в ней безвозвратно, похоронив и перестройку, и новое мышление, и даже свободный рынок. А остался почему-то набор из одного неликвида. Сейчас остатки советских либералов и их российские последователи опознают своего как раз по наличию всех его компонентов. Говоря о либералах, я не имею в виду ни нынешних последователей Жириновского, ни литераторов 1840-х гдов. Просто этот термин короче, чем "приверженцы истинных демократических ценностей, прав человека, равенства, справедливости и свободы", и не такой оскорбительный, как те, которыми их награждают политические противники. Я имею в виду прослойку людей с высшим образованием, средним (и выше) доходом, которые считают себя антагонистами всего тоталитарного, и ставят свободу (в своём понимании) на одно из самых высоких мест в списке ценностей.

Итак, свобода на первом месте. Что точно есть свобода, общего мнения нет, но определение старика Спинозы, что это осознанная необходимость, многие отвергают как совковую пропаганду.

Во-вторых, это, конечно, позднесоветская убеждённость в том, что "из-за границы" (а точнее - из стран золотого миллиаржа) может прийти только самое наилучшее. Своеобразный канал для подкачки обновлений. Как только какая-то идея входит в моду у заграничных либералов, она тут же подхватывается отечественными. Тот, кто идею не переваривает, немедленно исключается из круга либералов и попадает в разряд ретроградов. Так поддерживается удивительное единомыслие либеральной среды, когда-то выращенной на лозунгах "выделяйся из толпы" и "я не поддерживаю ваше мнение, но готов умереть за то, чтобы у вас была возможность его высказать".

Затем идёт уверенность, что главное для человека - это равные права. То есть не набор из вполне осязаемых прав на труд, отдых, здоровье, жилище, образование, пенсию и т.д., а именно концепция, что для обеспечения равенства надо у всех всё отнять и на всех поделить. Даже если это - вторичные половые признаки. Принципиальная всеобщая одинаковость является сакральной связующей нитью набора.

"Чёрный человек идентичен белому человеку, как белые клавиши рояля идентичны чёрным" - такова аналогия ценителей равенства, хотя даже клавиши выполняют разные роли: белые для чистых нот, чёрные - для диезов и бемолей.

Хорошо, с равными правами ещё можно согласиться. Однако тут либералы переходят от уравнивания прав к уравниванию возможностей. Точнее, к увеличению возможностей для самореализации у меньшей группы за счёт большей группы путём создания квот. В принципе, сторонники такого рода уравнивания были всегда. Наполеон по национальной квоте попал в артиллерийское училище, выходцы из союзных республик попадали почти без конкурса в престижные советские вузы, а нынешние афроамериканцы попадают в престижные американские гораздо легче англоамериканцев. При этом культовой книгой либералов является "Атлант расправил плечи", написанный под псевдонимом Айн Рэнд беженкой из индустриализируемого СССР и гипертрофированно переносящего все детские болезни советской индустриализации на американскую почву. Этакое пророчество, написанное для предотвращения пророчимого. Так вот, там как раз подробно расписывается, к чему приводит уравниловка и поддержка слабых за счёт сильных. Но одно другому не мешает. Попытка критики насильственного равноправия за счёт тотального уравнивания возможностей приводит к остракизму.

У борьбы за равные права есть три частных случая: сексменьшинства, дети и животные.

При этом если одни сексменьшинства, вроде бисексуалов, гомосексуалов и садомазохистов, объявляются хорошими и прогрессивными, а их занятия всячески пропагандируются, то другие, вроде педофилов и зоофилов, порицаются и преследуются.

Права детей, с одной стороны, декларируются наравне с правами взрослых, а с другой - ребёнка предполагается, в целях борьбы с напастями, отнять у родителей, заключить в клетку, утыканную камерами наблюдения (причём детей-гениев вместе с детьми-дебилами, ибо равны же), и бдить. Права ребёнка на самостоятельность, а родителя - на ошибки, в список не включаются. Гуглим по словам "ювенальная юстиция" и ужасаемся.

Животным хуже всего. Равенство их прав предполагает, что им надо вовсе не рождаться, а если уж родились - так быть кастрированными. Гуглим по слову "зоозащита" и опять ужасаемся. Ну или восхищаемся, в зависимости от того, из каких будете.

Это пережить сложно, но можно: детей пока кастрировать никто не собирается. Но следующий пункт программы непринуждённо перечёркивает все представления о равенстве.

Толерантность. Если кто-то себя ведёт не так, как все, то все обязаны терпеть такое поведение и ни в коем случае не сопротивляться, даже если результатом такого поведения может стать серьёзный ущерб. Удивительный случай равенства прав! Но толерантность распространяется далеко не на все варианты поведения. Всё зависит от того, кто именно ведёт себя неправильно. К примеру, толерантность к националистам, утверждающим, что кое-где у нас порой представители белой расы превосходят представителей чёрной, проявлять нельзя категорически. На такое либерал реагирует как ваххабит на карикатуру. Сравнение характеристик жёлтой и красной рас не особо порицается, но считается дурным тоном и вообще выглядит подозрительно. А вот утверждения, что чёрные во всём лучше белых, только приветствуются. Точно такая же ситуация со сравнением мужчин и женщин: обсуждать женское превосходство - хороший тон, заикнуться о мужском - шовинизм. При всём этом проблема один в один копируется с условно западных реалий, хотя в России женщины уже почти сто лет наравне с мужчинами, к неграм отношение было всегда от нейтрального до дружелюбного, а вот с такими же белыми кавказцами уже лет двести вялотекущая война, переходящая в иго то с одной, то с другой стороны.

Меньшинство из общепринятого белого списка у либералов заведомо лучше любого большинства и гораздо лучше меньшинства из чёрного списка. Тут нет общей системы, есть лишь исторически сложившаяся иерархия. Так, зоозащитник-зоофил всё равно остаётся своим, хотя очень экстравагантным. А вот садист-педофил есть личность абсолютно неприемлемая.

Под справедливостью обычно понимается необходимость наказать всех инакомыслящих. Точнее, собственно инакомыслящими либералы считают себя, а примерно наказать, заставить каяться и просить прощения (или вовсе стереть с лица земли) следует каждого, кто мыслит не так, как они, а следовательно, инакомыслящим не является.

Последним общим для всех либералов признаком будет, наверное, абсолютное неприятие советского прошлого. Даже мажоры, безбедно выросшие в окружении высшей партноменклатуры, о советском прошлом говорят исключительно цитатами из Солженицына, Оруэлла и Войновича, а самые начитанные могут дойти хоть до трудов белого генерала Краснова. Очернение и критика эпохи приветствуется. Поиск в ней, даже самый робкий, каких-то достоинств, вызывает подозрения в отступничестве.

Парадные коллекции книг, когда-то украшавшие полки сервантов и вызывавшие восхищение гостей, с годами перекочевали в кладовки, в гаражи и на дачи, а то и вовсе оказались выброшены неблагодарными потомками. Безусловно, в них было много одинаковых книг, так как под конец бума советская книжная промышленность освоила многомиллионные тиражи. У всех были одинаковый Джек Лондон, четырёхтомник сказок "1001 ночи", много книг Жюль Верна и Дюма. А в чём-то книжные коллекции обязательно отличались. И никто не плевался и не тыкал пальцем, когда рядом с "Английским детективом" оказывался "Чапаев" или какой-нибудь том военных приключений.

Но вот коллекция идей у всех, кто считает себя прогрессивным сторонником свободы, почему-то одна на всех. И к свободе она, если приглядеться, не имеет почти никакого отношения.

© 2003-2024, Независимое Аналитическое Обозрение
При любом использовании информации ссылка на polit.nnov.ru обязательна