Заблуждаются те, кто думает, что общественная жизнь в России может быть сведена к поиску ответов на два извечных вопроса: "Кто виноват?" и "Что делать?". Есть еще третий, не менее важный вопрос: "Куда мы идем?". Правда, многие россияне, хорошо знакомые с принципами управления своей страной, формулируют эту проблему иначе, спрашивая себя и других: "Куда нас ведут?". Однако не надо снимать с нашего общества ответственности за выбор своего будущего. В конце концов, отличие между народом и стадом заключается в том, что люди сознательно передают своему лидеру право направлять их движение, тогда как животные инстинктивно следуют за вожаком. Поэтому хотя решение о векторе развития страны принимается правящей элитой, общество всегда имеет в себе достаточно явных или скрытых сил, чтобы поправить своих вождей, если они повели его не той дорогой. Все дело в том, когда и как произойдет это исправление, и откроет ли оно путь к желанной цели или вновь приведет к движению по кругу. Вот и посмотрим с этой точки зрения на Россию в ее современном состоянии, на вектор движения, задаваемый политическим режимом и действующим президентом, а также на возможные последствия реализации данного проекта будущего.

Плоды революции

Начнем с признания самоочевидной истины, которая не может не шокировать сторонников по-настоящему современной, свободной и справедливой России. Эта истина состоит в констатации того, что главные цели Августовской революции 1991 года остались недостижимыми. За 14 лет, прошедших с памятных дней противостояния у Белого дома, наша Россия так и не стала страной с эффективной экономикой и развитой демократией, с правовым государством и свободами граждан. Либеральный рынок с конкуренцией производителей в нашей реальности предстал олигархическим базаром с "откатами" чиновникам, а желанная и неведомая демократия обернулась подновленным, но узнаваемым авторитаризмом. Говорить о правовом государстве в условиях раболепной и продажной правовой системы просто неприлично, а гражданские свободы, не обеспеченные экономическим достатком и возможностью реального политического выбора, сжимаются, как шагреневая кожа, пока не превращаются в фарс. И, конечно, никто из преградивших дорогу танкам на Белый дом не желал хаотического распада СССР, этнических чисток в национальных республиках и войны в Чечне, вследствие чего двадцать пять миллионов русских оказались чужими на территориях, которые они привыкли считать своей родиной.

Могла ли Августовская революция принести более позитивные результаты, а неизбежная антиномия между революционными идеалами и практикой не выглядеть столь вопиющей? По всей видимости, это было бы возможно только в том случае, если бы руководители революции были бы прежде всего заинтересованы в экономической и политической модернизации России, а рядовые участники событий представляли собой достаточно многочисленные, организованные и сознательные силы для того, чтобы не дать своим лидерам погрязнуть в борьбе за власть. В действительности не было ни того, ни другого. Лидеры, ошалевшие от нежданно упавшей к их ногам власти, быстро дали волю своим политическим амбициям и собственническим инстинктам, и уже через два года устроили кровавую бойню на месте их общей победы. Что касается "революционных народных масс", то в августовских событиях, предопределивших смену общественного строя в России, приняло реальное участие несколько десятков тысяч человек, тогда как остальное население выступало в роли зевак на пожаре или не желало выйти из скорлупы своей частной жизни. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Августовская революция произошла в точном соответствии с известным афоризмом: "Революции подготавливают идеалисты, совершают фанатики, а их плодами пользуются мерзавцы".

Но главная причина, помешавшая воплощению целей Августовской революции в жизнь, возможно, заключалась не столько в несовершенстве "человеческого фактора", сколько в исторической и культурной неготовности российского общества к эффективной модернизации в конце XX века. Вспомним, что политика "перестройки", которая привела к революции, была объективно вызвана потребностью преодолеть экономическое отставание от Запада. Административные методы повышения производительности труда могли быть эффективны в индустриальном обществе, когда прежде всего были нужны исполнительные и дисциплинированные работники. Но с переходом к "технотронному" обществу появилась нужда в работниках нового типа - инициативных, самостоятельных, творческих. Государственным регулированием и внеэкономическим принуждением класс таких работников не создашь и трудиться их не заставишь. По замыслу "архитекторов перестройки", некоторая либерализация режима при сохранении власти КПСС должна была привести к использованию рыночных методов для построения постиндустриальной экономики. Однако процесс вышел из-под контроля его инициаторов, что предопределило утрату монополии КПСС и падение Советской власти.

Тогда за дело принялись лидеры Августовской революции, которые дали народу старое обещание на новый лад: "Мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем – тот станет всем!". При этом весь план их реформ, от Гайдара и Чубайса до Кудрина и Грефа, сводился к нехитрой схеме: опираясь на сильную авторитарную власть президента – сначала Ельцина, а затем Путина – строить рыночную экономику эпохи "классического капитализма" с минимальными социальными обязательствами государства перед обществом. Но применение методов перехода от плановой к рыночной экономике, которые прошли апробацию в странах Восточной Европы, не принесло ожидаемых результатов в России, так как здесь не было слоев населения с буржуазной ментальностью и буржуазным отношением к труду. Реформаторы и работники элементарно не понимали друг друга: первые ожидали, что люди, получающие мизерные зарплаты, найдут себе другую работу или заведут собственное дело; вторые надеялись, что власти возьмутся за ум и будут платить им за привычный труд независимо от того, пользуется ли он спросом. Все хотели работать, как в России, но зарабатывать, как в Америке, что удавалось только бизнесменам, близким к власти, и чиновникам, выделяющим бюджетные средства.

В сущности, главной движущей силой Августовской революции, если судить не по идеальным целям ее участников, а по господствующим настроениям в обществе, было стремление представителей всех социальных слоев значительно повысить свой уровень жизни. Причем, одни хотели добиться этого за счет более интенсивного и качественного труда, другие – посредством перераспределения государственных доходов в свою пользу. Данное стремление, кроме естественного желания лучшей жизни, было обусловлено тем, что доля зарплаты работника от стоимости произведенного им продукта была в Советском Союзе самой низкой из всех развитых стран. И люди прекрасно чувствовали несправедливость этой социально-экономической системы. Так, во время одной из поездок по стране, когда Горбачев стал в присущей ему пространной манере говорить рабочим о том, что "при социализме, конечно, есть недостатки, но вы же не хотите жить при капитализме", он сразу же получил адекватный ответ: "Нам все равно, при социализме или капитализме, лишь бы платили хорошо". Знаменательно, что система, выстоявшая более 70 лет в бурном XX веке, рухнула от далеко не самого серьезного потрясения в августе 1991 года. Это произошло потому, что она, во-первых, показала свою неспособность обеспечить реальное повышение уровня жизни; во-вторых, вступила в очевидное противоречие с общественным представлением о справедливости; в-третьих, утратила решимость и способность к применению насилия против своих оппонентов. И кто бы тогда мог подумать, что новая социальная система, возведенная на руинах прежней, будет обладать теми же самыми изъянами, что погубили ее предшественницу!

Несмотря на то, что со времени революционной смены власти прошло почти полтора десятилетия, новые правители России не смогли предъявить неоспоримых доказательств улучшения жизни населения вследствие проводимых ими реформ. Российская экономика держится на плаву за счет экспорта энергоносителей, что было характерно и для советской экономики. Доля зарплаты основной массы работников от стоимости произведенного ими продукта в России в лучшем случае находится на том же уровне, что и в СССР, но прежняя система социальной защиты (низкие цены на товары и услуги, бесплатное здравоохранение и образование, отдых по льготным ценам и т.д.) уже не работает. Михаил Жванецкий афористично выразил суть этого процесса, когда сказал: "В России появились первые в мире разорившиеся бедняки". Падение жизненного уровня 80% российских граждан резко контрастирует с невероятным обогащением власть имущих, приватизировавших национальное достояние страны. Между тем Григорий Явлинский верно заметил, что "революции в России происходят не оттого, что голод наступил, а наступают они тогда, когда разрыв между обществом и властью становится непреодолимым". Мало кто верит, что новая социальная система обеспечивает оплату по труду, и никто не считает ее справедливой. При этом власти дают все меньше оснований думать, что в случае массовых акций гражданского неповиновения, сравнимых с теми, что были в августе 1991, они будут вести себя иначе, нежели "диктаторы с трясущимися руками", входившие в состав ГКЧП.

Не флагом единым

22 августа в официальном календаре носит название Дня государственного флага России. Понятно, почему этот день не воспринимается как народный праздник и не отмечается с национальным размахом. Однако если годовщина революции не празднуется народом, это еще не причина, чтобы она не праздновалась государством, обязанным этой революции своим рождением. Тем более что Россию возглавляют люди, пришедшие к власти на волне этого исторического события и не имевшие ни единого шанса получить свои нынешние должности в Советском Союзе. Почему же они отмечают победу своей революции скромным праздником, который не идет ни в какое сравнение с 7 ноября – главным "красным днем" советского календаря? Ясно, что ответ на этот вопрос надо искать не в экономном отношении властей к бюджетным деньгам, а в политическом интересе, который для них более понятен и значим. Этот интерес проясняется, как только мы вспомним о том, что в каждой революции есть победители и побежденные, проигравшие и выигравшие. Кто же по-настоящему победил в Августовской революции 1991 г. и кто в реальности выиграл от того, что десятки тысяч москвичей, петербуржцев и жителей других городов России не отдали свою страну во власть "теней прошлого"?

В начале 90-х гг. в российском обществе было принято считать, что полную победу одержали "демократы", в конце 90-х гг. – возобладало мнение, что вся власть находится в руках у "олигархов". На самом деле правящий класс России после Августа 1991 г. в основном составляют выходцы из партийной, советской и хозяйственной номенклатуры, которые были заинтересованы в изменениях. Эта группа реформаторски настроенных управленцев происходит из той части советской бюрократии, которая давно хотела обменять свои привилегии на собственность. Сами "новые бюрократы", конечно, считали, что смогут осуществить модернизацию страны лучше, чем ортодоксальные коммунисты или некомпетентные демократы. Однако их реальные действия определялись не столько заботой об общественном благе, сколько корпоративным интересом. Только ликвидация советской системы управления и собственности позволяла превратить их условное, временное и служилое владение в безусловную, постоянную и наследственную власть. И от этого главного "завоевания революции" чиновники, оттеснившие от власти практически всех лидеров Августа 1991, не намерены отказываться ни при каких условиях. При этом они прекрасно понимают, что им незачем демонстрировать народу, кто на самом деле выиграл от всех потрясений, связанных с изменением общественного строя в России.

Ну что же, праздник флага так праздник флага! Между прочим, в контексте выбранной темы известный интерес вызывает символика цветов российского триколора, который представляет "полотнище из равновеликих горизонтальных белой, лазоревой и алой полос". Принято считать, что каждый цвет флага имеет свое значение: белый – чистота, лазоревый (синий) – вера, алый (красный) – державность. В условиях дефицита на идеологию, которой можно оправдать существование нынешнего режима, даже такой цветовой ряд несет больше смысла, чем отправления интеллекта некоторых придворных политологов. Нельзя же серьезно воспринимать в качестве идеологического концепта "суверенную демократию", за честь изобретения которой бьются А. Никонов и С. Марков и которую представляет в качестве национального проекта Владислав Сурков (см. http://www.polit.ru/dossie/2005/07/12/surk.html). На самом деле, "суверенная демократия" - это определение, обладающее таким же богатством интеллекта, как "державная империя" или "этнический народ". Демократия, буквально означающая "народовластие", полностью соответствует своему названию лишь тогда, когда сувереном, т.е. носителем верховной власти, является народ. Всякая иная "демократия" есть либо ступень восхождения к этой форме правления, либо степень ее деградации. Зам главы администрации президента, курирующий внутреннюю политику, видимо, хотел, сказать, что для нынешних властей России суверенитет важнее демократии. Но тогда ему надо было бы заявить об этом прямо, а не играть псевдонаучными терминами, если только он не понимает "суверенную демократию" как "власть суверенов над народом". Такая власть, конечно, может быть признана как одна из альтернатив укрепляемой при Путине "народной монархии", только называется она не демократией, а олигархией.

О демократическом характере убеждений кремлевских идеологов наглядно свидетельствует фраза, походя брошенная Глебом Павловским: "Нет никакого народа. Я не знаю, кто это". На это можно сказать, что политтехнолог, славно погостивший менее года назад на Украине, где он со всем пылом юной страсти служил делу суверенной демократии, наверное, мог бы обратить внимание на множество людей в Киеве, которые воспринимали себя как народ. Но не будем слишком строги к г-ну Павловскому. Во-первых, он не первый и не последний политический турист, который, из дальних странствий возвратясь, простодушно заявляет: "Слона-то я и не заметил", а во-вторых, это его высказывание было адресовано не украинскому, а российскому народу. И здесь, надо признать, краса и гордость политтехнологов России кое в чем оказывается прав. Действительно, можно ли считать народом, в политическом смысле, людей, которые равнодушно взирали, как шла борьба с ГКЧП и был упразднен Советский Союз, не протестовали, когда нувориши захватывали самые большие и лакомые куски госсобственности, и безмолвствовали, видя, как одна властная группировка давит всех своих оппонентов? И снова Русь не дает ответа... Однако если уж предъявлять "гамбургский счет" собственному народу, то почему бы ни задаться другим вопросом: "А есть ли в России правящая элита?". Ибо когда население представляет сумму отдельных индивидов, семей, кланов, общин, не объединенных в единую общность – народ, тогда особые требования предъявляются к правителям, которые должны наполнять жизнь этого случайного сборища высоким смыслом и вести его за собой. Согласно философу истории А. Тойнби, правящая элита проверяется тем, насколько адекватные ответы она дает на вызовы истории. Посмотрим, какие ответы предлагает нынешняя политическая элита России.

Проект Путина

При анализе модели будущего, которое готовит нам действующая власть, следует всегда иметь в виду, что официальные слова российских правителей нередко расходятся с реальными делами. Так, руководитель государства может неустанно заявлять о повышении роли КПСС или о развитии демократии в стране и в то же время подрывать монополию компартии на власть или ограничивать права граждан избирать и быть избранными. Владимир Путин и его окружение в этом отношении не представляют собой исключения из данного правила. Например, когда президент или его верный Сурков начинают убеждать россиян в том, что всенародные выборы губернаторов были заменены на назначения президентом не из недоверия к народу, а в целях укрепления общественной безопасности или для подстраховки от неожиданностей, они явно впадают в логическое противоречие. Ибо одно из двух: либо народ у нас так безразличен к собственной безопасности и принимает столь спонтанные решения, что нельзя доверять его выбору; либо есть основания думать, что сам народ не готов доверить властям свою безопасность из опасения получить от них очередную "неожиданность". Поэтому не стоит удивляться, что когда президент Путин говорит с трибуны о "свободном обществе свободных людей" или о России, которая "выбрала для себя демократию", бурно аплодирующие ему чиновники и депутаты воспринимают его слова как фигуры речи, а не как руководство к действию.

При этом я далек от мысли приписывать главе государства стратегию, которая полностью укладываются в киношное изречение "Главное в профессии вора – вовремя смыться". Так, недавно известный политолог Станислав Белковский опубликовал статью "Последний блеф Путина", где свел свои счеты с властью. "У Владимира Путина как всероссийского правителя, - утверждает он, - есть главная и единственная цель, жизненное задание, которое сообщили ему отцы-основатели проекта "Преемник Ельцина" Татьяна Дьяченко, Валентин Юмашев, Роман Абрамович и Михаил Фридман. Цель такова: обеспечить незыблемость итогов "большой" индустриально-инфраструктурной приватизации 1993–2000 годов на коротком историческом отрезке времени, достаточном для того, чтобы выгодоприобретатели приватизации смогли продать свои основные активы за реальную рыночную стоимость международным корпорациям и легализовать полученные средства, измеряемые десятками миллиардов долларов, на безопасном и уютном Западе". Даже если члены "Семьи" не видели никакого другого смысла в продвижении Путина, кроме того, о чем говорит Белковский, надо реально представлять себе место и роль президента в государстве Российском, чтобы понять, что человек, получивший такой объем полномочий, становится никому и ничего не должен. А у самого Владимира Путина, в ком я вижу политического деятеля, а не человека, поставленного на "атасе", бесспорно, есть свое видение будущего России, которое вряд ли учитывает специфические интересы "Тани", "Вали" и иже с ними.

Прежде чем перейти к проекту Путина, рискну предположить, что в более или менее осознанном виде он сложился у президента лишь через несколько лет после его избрания весной 2000 года. По всей видимости, глава государства определился со своей картиной будущего России между летом 2003 г., когда началась атака на Ходорковского и "ЮКОС" (см. http://www.polit.nnov.ru/2004/08/05/russia/), и осенью 2004 г., когда был сделан поворот в политике после Беслана (см. http://www.polit.nnov.ru/2004/09/07/terror/). Большое значение в этом процессе имели выборы в Госдуму, показавшие, что в стране нет сил, которые бы могли ограничить стремление Путина к единовластию в рамках его президентского срока (см. http://www.polit.nnov.ru/2003/12/18/rubikon/). Как бы то ни было, в 2004 году наконец стали проясняться очертания образа России, какой она должна быть в представлении Владимира Путина и его ближайшего окружения. Судя по всему, в основу этого представления была положена весьма прагматичная оценка нынешнего положения России. Она исходит из признания того, что переход к полноценному рынку займет в нашей стране не 3-5 лет, как изначально полагали наши либеральные экономисты, а не одно десятилетие. Не меньше времени понадобится и для того, чтобы прийти к европейской демократии, поскольку нищие люди нуждаются не в гражданских правах, а в бесплатных дарах. После констатации данных фактов перед российским руководством открывались два пути дальнейшего развития страны.

Можно было продолжать попытки воплощать "правую мечту", начиная все новые и новые циклы либеральных реформ, в надежде на экономическое чудо, которое выведет Россию в число передовых стран Европы. Таким путем предлагали двигаться либералы из СПС, которых очень мало волновала социальная цена проводимых реформ (Е. Гайдар, А. Чубайс, Б. Надеждин). Опасность такого выбора заключалась в том, что можно было застрять в болоте олигархического капитализма, так и не достигнув счастливых берегов экономического изобилия, что рано или поздно вызвало бы мощный социальный взрыв. Но можно было предпочесть "левый поворот", повысив уровень доходов населения за счет благоприятной конъюнктуры, связанной с ценами на нефть. За это выступали политики и экономисты, придерживающиеся от социалистических до социально-либеральных взглядов (С. Глазьев, Д. Львов, а в последнее время и М. Ходорковский). Проблема состояла в том, что никто в правительстве не знал, чем компенсировать возросшие затраты на социальные нужды в случае падения цен на нефтяном рынке. В результате был выбран третий путь. Он состоял в дальнейшем укреплении "вертикали власти", что означало повышение власти Путина и его окружения, под разговоры о продолжении либеральных реформ и развитии демократии, а также со вбрасыванием денег в социальную сферу, когда нужно погасить волну возмущения или победить на выборах. Таким в общих чертах является проект будущего России, с точки зрения властной группировки, обладающей ныне безраздельной властью в стране.

Совершенно ясно, что единственным реальным достижением на этом пути стала сама государственная власть. Из инструмента проведения реформ и индульгенции от уголовного преследования при Ельцине она превратилась в "архимедову точку опоры" при Путине, утрата которой воспринимается как ни с чем несравнимая потеря. Поэтому, снова противореча С. Белковскому, должен заметить, что независимо от планов Путина на период после 2008 г., его окружение сделает все возможное, чтобы эту власть сохранить. Однако дело в том, что политический режим, при котором сильная государственная власть является самоценной, становится особенно слабым в период ее наследования. Так было, например, после ухода из жизни Сталина, когда пост главы государства достался Хрущеву, который ради укрепления собственной власти пошел на разоблачение культа личности своего предшественника. Поэтому нет никаких гарантий того, что если даже в 2008 г. президентство перейдет в руки "наследника Путина", он продолжит его политику там, где она не будет непосредственно связана с сохранением власти. Да и сам феномен рейтинга Путина настолько специфичен, что практически не поддается передаче по наследству (см. http://www.polit.nnov.ru/2005/06/14/putin/).

Однако проблемы с наследованием – это далеко не все трудности, которые связаны с реализацией проекта Путина. Уязвимость власти, которая не имеет иного оправдания, кроме себя самой, становится очевидной там, где необходима реальная политика, а не виртуальные политтехнологии. Это в полной мере проявилось, например, во внешней политике, которая, по какому-то совпадению, как раз в 2003 - 2004 гг. потерпела наиболее чувствительные неудачи, причем не на дальних подступах к России, а на постсоветском пространстве. Надо признать, что государство Российское в правление Путина играет какую-то странную роль на международной арене. Оно то объявляет себя авангардом человечества в борьбе с терроризмом, то заявляет претензии на лидерство среди стран СНГ, то пытается принять без особой убедительности образ цивилизованной и демократичной державы, то начинает лихорадочно искать свою национальную идею, принимая за нее все без разбору. Но истинной "ахиллесовой пятой" нынешней власти, как показали массовые акции против монетизации льгот зимой 2005 г., остается то завуалированная, то откровенная антисоциальная политика, которой она придерживается с начала 90-х годов. Государство, которое признает и выплачивает долги царской России, но не желает компенсировать своим гражданам потерю их сбережений в первый год новейшей своей истории, не заслуживает ничего, кроме презрения. Между тем китайский философ Лао-цзы неслучайно называл самыми худшими и недолговечными тех правителей, которых народ презирает. И если рейтинг Путина пока надежно прикрывает все недостатки его правления, то он не станет палладиумом для продолжателей его дела, которые, называя себя "государственниками", закрывают глаза на проблемы общества.

Таков, в общем и целом, ответ на вызов истории, который дает властная группировка, возглавляемая Владимиром Путиным. Однако при всей важности ее роли в принятии стратегических решений, она является не единственным кланом в правящей элите современной России. Существуют и другие "элитные подразделения", которые предлагают или могут предложить альтернативные проекты будущего для российского общества. Имеются основания думать, что борьба этих проектов, которая ведется уже сегодня и будет лишь усиливаться к 2008 году, серьезно повлияет на кастинг кандидатов на должность президента России. Но о данных альтернативных проектах речь пойдет уже в следующей статье.